Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
Господин Аполлонов прибегал из редакции и тряс у меня под носом журналом «Нива».
— Вот, Наталья, — кричал он, — извольте убедиться, с кем мы воюем! Это даже не вандалы. Древнегерманское племя уже тем лучше своих потомков, что жило на четырнадцать веков раньше!
Он размахивал журналом и бранился снова:
— Пятнадцать лет назад они издали книжку «Военные парадоксы». Я знаю, она принадлежит перу Вальдерзее, фавориту императора Вильгельма. Вы только полюбопытствуйте, что пишет этот генерал, потопивший в крови боксерское восстание китайцев.
В «Военных парадоксах» было сказано, что немецкая армия не должна быть христианской и великодушной, что она должна уничтожить города и деревни, где раздастся хоть один выстрел из ружья, что после победы надо начать борьбу против женщин и детей и, истощив побежденную расу, уничтожить ее.
— Ну?! — изложив содержание книжки, возмущался господин Аполлонов. — Что вы скажете, Наталья? Могу я молчать в такое время!
На другой день я встретила Яшу. Он был очень взволнован и озабочен, все что-то хотел сказать, но не решался.
Мне неясно было, что́ не поделили русские и немцы, и я спросила об этом Яшу.
— При чем тут русские и немцы? — невесело усмехнулся он. — Это фабриканты грызутся за барыши. Только грызутся не своими зубами, а нашими.
Потом попросил:
— И меня, может, заберут. Не приглядишь ли за голубями?
Я ответила, что, может, еще не заберут, и Яша так понял, что я отказала ему.
— Ну, что ж, прощай, Наташа, — сказал он мне и быстро пошел прочь, стуча подковками сапог по тротуару.
А еще через два дня прибежал ко мне в комнату Левушка, вытащил из-за пазухи листок:
— Пъочти.
Яша велел скорее идти к нему, проститься.
— Ну, что? Пъидешь? — спросил Левушка и посмотрел на меня исподлобья.
— Приду.
Мы бежали с ним вместе к извозчичьей бирже, а потом через всю Москву скакали на Красную Пресню, чтобы проститься с Яшей.
У ворот дома нас встретил Желтухин, развел руками:
— Ушел твой Яшка, не дождался.
Я, верно, сильно побелела, потому что Адриан Егорыч махнул рукой извозчику, сказал:
— Повезешь на товарную станцию. Гони вовсю. Заплачу́.
И сел со мной.
На станции была большая толпа, ныли гармошки, плакали бабы, пели пьяные солдаты, уезжавшие на фронт.
— Вон он — Яков, смотъи! — закричал Левушка.
Яков, и верно, стоял у широко открытой двери теплушки и кого-то выглядывал в людской толчее. Я сначала подумала, что ищет меня, но тут к вагону подбежала та девушка, длинноносенькая, и Яша спрыгнул вниз. Девушка повисла у него на шее, плакала и торопливо совала ему в руки узелок с едой.
Тогда я села на какой-то ящик, и сердце у меня похолодело.
Адриан Егорыч и Левушка смотрели в другую сторону, и мне было от этого легче, что не видят моей беды.
Поглядев на теплушку, я увидела, что Яков снова стоит в дверях, тянет шею, выглядывая кого-то в толпе. Может, потерял свою долгоносенькую, а, может, и меня хотел увидеть в последний раз.
Но тут свистнул паровоз, теплушки дернулись и поплыли куда-то в туман.
Левушка заплакал:
— Пъощай, Яша.
Я долго хворала после этого дня, а Адриан Егорыч присылал мальчика справляться о моем здоровье.
В апреле пятнадцатого года от Яши пришло письмо. Было оно совсем коротенькое и холодное.
Яша писал, что я его горько обидела и выхолодила ему сердце, а за что — так и не знает. Ну, что ж — насильно не будешь любим, и он постарается забыть меня, как я забыла его.
Больше ничего не было в письме, даже адреса, чтоб написать ответ.
Боже мой, как тяжко шло время! Иной день не пройдет, кажется, никогда, а потом оглянешься — и недели нет.
И с каждым днем все сильней и сильней я тосковала но Якову. Ну, пусть он и не во всем хороший, пусть тешился голубями, пусть целовался с этой долгоносенькой, — пусть! Но он же любил меня больше всех и все равно пришел бы ко мне, и жили бы с ним не хуже, чем другие люди. А теперь его убьют на войне, и никогда мне уже не видать его синих глаз, не слушать его тихих песенок о любви.
Гремит где-то за реками и горами жестокая война, вдовеют жены, сиротеют дети, а все равно надо, чтоб мечталось о счастье, потому что — видишь счастье — смелее идешь.
Куда же я пойду? И захотелось, так захотелось повидать ту девушку, с которой он поцеловался в последний день на станции! Может, мне надо поплакать с ней, тоже теперь сиротой, а может, и была тайная мысль узнать Яшин адрес и написать ему.
Я написала бы, что только теперь верно полюбила, только теперь, когда навсегда потеряла его. Но та, долгоносенькая, сама нашла меня.
— Здравствуйте, Наташа, — сказала она, входя ко мне. — Я поговорить хочу.
— Разве меня знаете? — спросила я и побледнела, так близко увидев ее прямо перед собой.
— Знаю, — отозвалась она просто. — Мне Яша о вас много говорил.
Я обрадовалась этим словам, стала совсем глупая, как маленькая девчонка, и потащила девушку к себе.
Мы просидели у меня в комнатке всю ночь, я слушала ее рассказ и плакала, и смеялась, и снова плакала над своим утраченным счастьем.
Ее звали Катенькой, и она вовсе не была девушкой, а была мужней женой. Только мужа у нее услали в каторгу, а на руках осталось двое детей, совсем маленьких годовалых девочек-близняшек.
Яша был товарищем ее мужа, и тот, перед каторгой, просил Яшу не покинуть на произвол судьбы его семью.
— Солянкин много говорил о вас, — повторила Катя. — Мне кажется, сильно любил, но только не мог понять, отчего чураетесь голубей? Что в них плохого?
Потом спросила:
— Вам ведь Яша объяснял, зачем мне деньги отдает?
Услышав ответ, покачала головой:
— Просила его сказать. Не послушался.
Помолчала, добавила:
— Я говорила: может, Наташа худое подумает. Ты скажи.
А он тихонько улыбался в ответ, успокаивал:
— Она верит — Наташа. Никогда худо обо мне не подумает.
— Что же теперь делать? — спросила я у Катеньки. — Как же вернуть его любовь?
Тогда Катя дала Яшин адрес и сказала:
— Напиши. Он добрый. Ответит.
Много дней я писала это письмо. Вспоминала все о Яше и горько ругала себя. Как же не видела, что совсем не обманщик!
Нет, не вернешь вчерашний день, годы — не кони, их не осадишь назад.
«Вспомни, друг, обо мне на чужой стороне! Прости меня...»
Я послала Яше большое письмо и не получила ответа. Пошла к Катеньке — и тоже ничего не узнала. Он и ей не писал.
А вскоре к Кате пришла бумажка, и было в ней сказано, что рядовой пехотного полка Яков Ильич Солянкин пропал без вести на Юго-Западном фронте в Галиции.
